Надо вам сказать, месье, эти люди - они не живут, месье - они притворяются.
Город грязью забрызган был сплошь и по канту.
Под ногой наст ломался с предательским хрустом.
В самом деле, мне впору петь сорокоусты,
А я был ещё в черновом варианте.
Степ ботинок размазывал кашу в парадных;
Этот ритм мне впивался в височные доли.
Репродуктор визжал, что не видеть век воли.
Я стоял в самом чреве смердящего стада.
А со стёкол сошли пресноводные вензели,
Раскрывалась весна - время звонких иллюзий.
Шёл десятый троллейбус по улице Фрунзе
И чертовски уместны были десять по Цельсию
Выше нуля.
Только сморщенной шторы гармонь молчалива.
А птицы поют, золотятся акации,
И мне бы себе самому не сознаться,
Что верю отчасти мотивам Сивиллы.
Надрывался фальцетом пацан в автомате,
Ограниченный знанием трёх только букв;
Шли девицы, плечами врезаясь в толпу,
И глаза их цвели безрассудством разврата.
Уже лето теплилось в жёлобе рельса.
Шёл десятый троллейбус, усами топорщась;
Мир, под мякотью слякоти, злее и горше. Но
Если верить часам - десять градусов Цельсия
Выше нуля.
Два подростка, смеясь, поедали друг друга,
Их хватал за штанины пожилой алкоголик;
Незнакомец в кафе обожрался до колик,
И стонал, будто сутки работал у плуга.
А троллейбус разбился, и, по оберегам
Вытекал алый пламень из свернутой шеи,
Дальше - небо легло в воду свежей траншеи,
И над всем этим - линия белого снега.
В этом рвотном, до ужаса правильном, месиве,
Было густо, да так, что хотелось пожиже.
Но и быть не могло, чтобы градусом ниже;
Ниже жуткой отметки в десять градусов Цельсия.
Под ногой наст ломался с предательским хрустом.
В самом деле, мне впору петь сорокоусты,
А я был ещё в черновом варианте.
Степ ботинок размазывал кашу в парадных;
Этот ритм мне впивался в височные доли.
Репродуктор визжал, что не видеть век воли.
Я стоял в самом чреве смердящего стада.
А со стёкол сошли пресноводные вензели,
Раскрывалась весна - время звонких иллюзий.
Шёл десятый троллейбус по улице Фрунзе
И чертовски уместны были десять по Цельсию
Выше нуля.
Только сморщенной шторы гармонь молчалива.
А птицы поют, золотятся акации,
И мне бы себе самому не сознаться,
Что верю отчасти мотивам Сивиллы.
Надрывался фальцетом пацан в автомате,
Ограниченный знанием трёх только букв;
Шли девицы, плечами врезаясь в толпу,
И глаза их цвели безрассудством разврата.
Уже лето теплилось в жёлобе рельса.
Шёл десятый троллейбус, усами топорщась;
Мир, под мякотью слякоти, злее и горше. Но
Если верить часам - десять градусов Цельсия
Выше нуля.
Два подростка, смеясь, поедали друг друга,
Их хватал за штанины пожилой алкоголик;
Незнакомец в кафе обожрался до колик,
И стонал, будто сутки работал у плуга.
А троллейбус разбился, и, по оберегам
Вытекал алый пламень из свернутой шеи,
Дальше - небо легло в воду свежей траншеи,
И над всем этим - линия белого снега.
В этом рвотном, до ужаса правильном, месиве,
Было густо, да так, что хотелось пожиже.
Но и быть не могло, чтобы градусом ниже;
Ниже жуткой отметки в десять градусов Цельсия.
![[info]](http://stat.livejournal.com/img/userinfo.gif)